Рассказ из архива газеты «Заря»: «Сашкино небо»

Публикуем короткие рассказы из архива газеты «Заря». Все они когда-то были частью спецпроекта «Иван да Марья». А сегодня, возможно, поднимут вам настроение и скрасят несколько хмурые осенние дни. Приятного чтения!

Сашка упала в душистую траву, раскинув руки. Опять она сбежала из дому – там мамка с папкой… В общем, не ладилось в Сашкиной семье. Папка все свое никому непонятное горе заливал водкой, а мамка плакала по ночам. Сашка думала: «Ну, почему они просто не скажут друг другу все». А что «все», она и сама не знала. Только сердце подсказывало – так мучить друг друга и ее, Сашку, нельзя.

А небу Сашка не переставала удивляться – оно такое разное и такое бездонное. Там уж точно не бывает бед. Бывает просто как бывает: тучи и дождь, облака и птицы… От птиц на бело-синем, вихрастом небе у Сашки всегда замирало сердце. Переставало биться, будто не было его совсем. Сашкиной душе от бесшабашных просторов тоже становилось тесно в груди. И она начинала плакать. Сначала тихонько, будто котенок дышит, потом громче, а потом, когда уже удержу слезам нет – она пела. Лежит в траве и поет, а слезы катятся и катятся сами по себе. Им уже Сашка не хозяйка. Мокрые такие, чужие, горячие и соленые.

А Сашка пела про небо, про солнце, про то, какая вокруг высокая трава. А потом засыпала. Свернувшись в калачик, сложив под щекой тонкие ладошки, подтянув острые коленки к самому подбородку. Иногда до самых сумерек она не возвращалась домой. Знала, что мамка будет ругаться, знала, что надо было воды гусям наносить, а все равно трава и небо ее не отпускали, просили остаться.

– Сашенька, ты где была? – не поднимая головы от печки, спросила мама.

– А, так, – неопределенно икнула Сашка и, крутнувшись на одной ноге, схватила ведро и побежала на баз, к птице.

– Саша, ты ела? Иди, поешь, – в худую Сашкину спину крикнула мама.

– Не хочется, – не слышала Сашка мамины слова, но догадалась, о чем они.

Вечерело. Далеко на севере закурился дым. Кто-то жег костер. Сашка представила, как они с мамкой и папкой бы пекли картошку, болтали ни о чем. А Сашка бы им рассказала про небо. Хлопнула калитка. Вернулся отец. Сашка присела на корточки. Ее здесь нет. И не было. Пусть ее не зовут. И есть не захочется. Никогда. Сердце глухо забилось где-то около горла. В глазах больно защипало.

– Есть будешь? – услышала Сашка мамин голос, потом какой-то неясный глухой то ли стук, то ли всхлип. Дернулась было побежать туда, но ноги не слушались. Заговорил отец.

– Сашка где? Где она целыми днями ошивается?

– Она у гусей, воду наливает, – мать говорила с трудом.
«Опять плачет» – подумала Сашка. Непослушными руками взяла пустое ведро и медленно пошла к отцу.

– Я тут, – храбрились все Сашкины поджилки и девять неполных лет.

– Он уже ушел, – отвернувшись, сказала мама.

Сашка потихонечку подошла к ней, обняла за пояс и притихла. От мамки пахло молоком, жареными кабачками и еще чем-то невообразимо родным и знакомым. По Сашкиному мнению, у нее была самая красивая мамка. Самая добрая. Длинную мамкину косу и синие глаза она ни за что бы не променяла на самое-самое огромное сокровище! Отец, когда был трезвый, наматывал мамкину косу на ладонь и долго смотрел. Сашка тогда любила отца так сильно, почти как небо и птиц. Он держал мамку за плечи и любовался косой, перебирал в ладони словно зерно в горсти. Давно было так. Сашка могла и забыть. Но не забыла. В ее особом сердечном тайнике это воспоминание самое дорогое – дороже куклы, которую подарил отец, а потом забрал и выбросил, дороже мамкиных сказок на ночь, даже дороже неба и птиц.

Мамка пообещала отправить Сашку к бабушке в другую деревню. Сашка радовалась. Там дедуля и бабуля ее брали на покос по утрам, когда роса мочила коленки, а воздух звенел как стеклянный. Потом они собирали вишни и все вместе лепили вареники. Дед рассказывал про пчел, а еще про птиц. Приносил синюю миску с сотами, и Сашка ела их липкими пальцами и жмурилась от яркого солнца, которое то и дело заглядывало сквозь грушевые ветки, покачивающиеся на ветру.

Потом они с дедом шли на колодец. И Сашка пила ледяную воду прямо из ладошек. А дедуля говорил – так вкуснее всего, потому что вода чует живое тепло и чистую душу. Вечером они сидели на лавочке. Дед надевал очки, старые-престарые, заклеенные пластырем, и читал вслух газету. Бабуля вязала. Сашка просто болтала ногами в воздухе, хоть и знала, что бабушка станет ворчать. Но ей до того хорошо было, что даже небо и птицы забывались. Совсем. И плакать не хотелось. И даже страшно не было…

Сашке всегда казалось, что лето и ее каникулы у бабушки почему-то быстро кончаются. Надо было возвращаться домой. Там школа. И начинаются дожди. В поле убирали и зерно, и траву. Небо не ждало и не звало уже Сашку. Оно было занято. Иногда хмурилось, иногда улыбалось, но не для нее. Скоро осень, а потом и вовсе зима. Сашкины птицы улетали на юг. А она оставалась дома. В своем уголке тихонечко, как мышка, выжидала отца. Знала, что все равно он потом спит. И можно тогда жить. И можно даже не думать, что мамка плачет. И можно вспоминать лето и небо, и бабушкины сказки, и дедушкины неспешные разговоры. А ночью можно тихонечко плакать. Подушка потом мокрая и наутро не хочется просыпаться. И всегда у них в хате как будто сквозняк гуляет. Студено и неуютно.

Сашка мечтала, что мама с папой, когда будут старенькими, обязательно станут как бабушка с дедушкой. И они вместе пойдут за вишнями, вместе налепят вареников, и папа принесет миску с сотами, а Сашка начнет есть их липкими пальцами, жмуриться от солнца и забудет про небо. Или не забудет, а просто перестанет плакать, и душе ее уже не будет тесно в груди… И не будет больно, и не захочется никогда убегать из дома…